Николай Носков рассказывает о  том, как учился петь

Родился я в Смоленской области в городе Гагарине, бывшем Гжатске. Детство прошло рядом с коровами на скотном дворе. Я помню, вставал рано утром, брал стеклянную поллитровую банку, горбушку ржаного хлеба и бежал к маме на дойку. Выпивал это парненькое с хлебушком и бегал целый день здоровенький.. Я вообще человек неизбалованный. Рос здоровый такой, нормальный парень с устойчивой психикой из смоленской деревни. Хотя мама у меня москвичка, а отец смоленский, где-то они повстречались, и он ее увез. Потом мы переехали в Вологодскую область, там и началась моя творческая жизнь.

Я был совсем маленьким, когда меня пригласили в школу на какое-то событие. Помню, баянист мне аккомпанирует, я пою про бойца, у которого "комсомольское сердце пробито", а в зале сидят родители и учителя. И плачут. Прошиб малец. Вот тогда я подумал: что-то во мне есть такое, что я могу заставить людей плакать.

А вот со школьным хором мальчиков у меня была беда. Я отпел месяц и сбежал оттуда. Учительница пожаловалась отцу. А он к музыке отношения не имеет, да она его и не интересовала. Подзывает он меня: "Ты почему на занятия не ходишь? "Я ему отвечаю: "Пап! Мне там неинтересно! Я не могу стоять в общей толпе и петь". Он удивился: "А что ты хочешь?"- "Я сольно петь хочу!" И тут он учительнице говорит: "Вы слышали, что ребенок сказал? Вы не даете ему петь сольно". Я чуть-чуть туда походил и бросил: так и не дали петь сольно.

Я жил уже в Череповце, и туда приехала группа РОВЕСНИКИ. Один наш шустрый парень после концерта зашел в гримерку к худруку и говорит: "У вас тут вообще некому петь в вашем ВИА. 15 человек, а голоса ни у кого нет. У нас здесь парень живет, мой друг, он так поет, что просто — караул!" Он заинтересовался и дал московский телефон. И так я появился в Москве. Я позвонил, и мне сказали: "Ну приезжай, сейчас сразу поедем на гастроли". Сразу с вокзала я поехал в Росконцерт, и в этот же вечер сел на поезд и поехал в Кострому на фестиваль "Молодые — молодым". Они меня прослушали и были в шоке. Возникли другие проблемы — прописки нет, образования музыкального нет. Образование — ПТУ по специальности электрик. Профессия нужная, но дома розетку до сих поставить не могу.

Но я родился музыкантом! Семья немузыкальная, хотя мама поет просто обалденно, как поют в народе русские женщины — так тихо, проникновенно. Причем интонирует гениально, без инструмента. Помню, домой войду тихонько, а она одна сидит, что-то делает и напевает. Я стоял и слушал, это просто завораживало. У нас большая семья, пятеро детей. На талант никто не расчитывал. Хотя отец в один прекрасный день купил баян ... старшему брату. А тот художник от рождения. И очень талантливый.Но медведь на ухо наступил, причем конкретно. В общем отец сделал все наоборот. Мне сторого было приказано баян не трогать. Я тайком, когда дома никого не было, доставал его, раскрывал ноты и учил какую-то польку. В конечном итоге меня поймали и дали по башке.

В Москве без прописки и определенности жилось тяжело. Однажды во время концерта ко мне подошел худрук и сказал: "Сегодня ты должен спеть как Бог, потому что сегодня здесь будет представитель из Росконцерта. Я переволновался, покрылся пятнами, у меня свело челюсти и заклинило шею. В конечном итоге сказали: "Да, парень талантливый, сделаем исключение". Правила ведь на то и существуют, чтобы делать из них исключения.

В «РОВЕСНИКАХ» я пропел год, а потом перешел к Плоткину в "Надежду": ансамбль был популярен, работал с Пахмутовой. Я никак нигде не мог прирасти, это была не моя энергетика — она вообще никакая. Живя на периферии, я снимал все на английском языке, пел репертуар ДИП ПЁРПЛ и ЛЕД ЗЕППЕЛИН, Рэя Чарлза снимал "в копейку", находил тексты, переводил. Так что, несмотря на то, что я приехал с периферии, получилось, что я приехал из Нью-Йорка, а здесь, в Москве, периферия.

Потом была глобальная встреча с настоящим большим композитором Давидом Тухмановым в «МОСКВЕ», где я уже сложился и обо мне узнали как о певце. Это был 80-й год. Впервые я попал в серьезную студию: я работал над каждой фразой. Он был очень требовательным — ему нужно спеть так, как он поставил задачу. А здесь диапазон и фирменная школа. Нам легко было с ним работать.

Было много смешных сцен. Мы приезжали и работали у него на даче, где жена Татьяна Сашко, она же продюсер и менеджер, следила за всей работой. Несколько раз я приезжал к Тухманову, и на даче никого не было. Он говорит: "Давай посидим, поболтаем". Доставал спирт из холодильника, разводили и вели беседы. Я очень много почерпнул от этого композитора не только в музыке, но в подходе к жизни, в понимании творческого процесса. Мне было 22 года — совсем молодой парень, бунтарь. Так он мне говорил: «В творчестве надо суметь поставить задачу. Естественно, тебя всегда будут обламывать, потому что нашему человеку легче пробиться, когда он на кого-то похож». В то время в фаворе были Градский, Антонов, и все пыжились петь как они. А у меня не было такой проблемы. У меня свой диапазон достаточный и своя манера. Я сам себе Носков. Я себя уже сделал. Он меня учил, что нельзя идти в лобовую атаку, и даже если тебе предлагают спеть какое-то дерьмо, не всегда надо от него отказываться, а постараться сделать конфетку. Пусть песня никакая, но если ты вокалист, и у тебя свой тембр и свой голос, то его все равно не закопаешь. Я тогда это понял, а раньше вполне мог просто ляпнуть: "А пошли вы все..." Первое выступление с "Москвой" - одно из самых ярких воспоминаний. Впервые увидел "живых" фанаток. И это были МОИ фанатки!

Группу МОСКВА задушили очень быстро: мы отработали всего несколько концертов. Тухманов был и есть - человек незаурядный. Его диск был просто революцией. Тогда Давид вообще был человеком "законспирированным". Его телефона никто не знал, а если кто-то узнавал, это было просто чудом. И если кому-то из наших звезд доставалась его песня, это уже считалось успехом. Еще бы, сам Тухманов написал ее. Для кого попало он не писал. Когда мы записывали альбом, в студию приходил Лев Лещенко, Шапиро, генеральный директор фирмы "Мелодия", и они говорили: "Неужели этот мальчик будет исполнять 10 твоих песен? Да ты что, Давид, ну поставь хоть певицу какую-нибудь". Творческий процесс проходил очень демократично. Я приезжал к Тухманову, он садился за рояль, давал мне мелодию, гармонию и слова. Я забирал это домой, и там уже работал над этим один. Иногда что-то дополнял, после показывал это Тухманову — это был самый настоящий творческий процесс.

Я самоучка, могу играть на барабанах, фортепиано, трубе, гитаре. Вообще я несколько раз решался поступить в какое-нибудь музыкальное учреждение. Пришел онажды в Гнесинку, на эстрадное отделение, обо мне сразу же рассказали одной учительнице (ее учениками были и Ирина Отиева и другие звезды). Я пришел — у нее были экзамены, и она предложила мне послушать. А потом спросила мое мнение. Я сказал: "Мое мнение одно: я закрыл глаза, люди меняются, а манера, голос, тембр — нет". Она говорит: "Это не моя проблема, это проблема их мозгов. Они все друг у друга снимают",— и пригласила меня домой. Все решили, что я уже зачислен. Я, как нормальный джентльмен, взял шампанское, цветы, зашел, а она говорит: "Что будем делать — пить или прослушиваться?" Я спел балладу Билли Джоела, и она мне сказала: "Чему я тебя научу? У тебя уже все есть". Но один год я занимался оперным пением с педагогом Ленинградской консерватории. Он поставил мне основное, что должно быть у нормального певца — правильное дыхание, так называемое позиционное пение. Этого года мне хватило, остальное я снимал с магнитофона с ЛЕД ЗЕППЕЛИН и прочих великих людей, которые тоже образования не имели. Проблема еще какая: если скрипача или пианиста учат буквально за руку (типа "держи яблочко"), все видно, то в вокале все на ощущениях и фиксации этих ощущений. Тебе никто ничего не покажет. Все от головы и от Бога. Потом вокалисты — это физически сильные люди, сосуды должны быть в порядке. Потому что когда ты с диапазоном, берешь высокую ноту и очень долго держишь ее, идет большое напряжение на сосуды головного мозга. И порой многие певцы не могут выдержать один сольный концерт. Я работаю полтора часа, но, естественно, связки устают. Поэтому до концерта я молчу, пью тепленькое. Вот так со мной жена и живет: где-то там попел, домой вернулся — молчу, потом ушел, попел, домой вернулся — опять молчу. Вокалист — профессия серьезная. И если говорить о жене, то сильный человек должен быть рядом и по-настоящему понимать.

Росконцерт не устроил солист: длинные волосы — раз, кожаные джинсы — два, майка с негритянкой — три. Переодеть, постричь. Но самое главное — голос. Голос, Коля, надо сузить, потому что раздражает. Вот САМОЦВЕТЫ нормально поют, а ты до шока всех доводишь. Однажды в Сочи ко мне в гримерку зашел красный от злости Тухманов. Оказывается, на него наехала бабушка: "Как вы, написавший песню "День победы", могли взять этих фашистов, которые на сцене?" Давид не выдержал и выгнал... бабушку. На него жутко давили со всех сторон. Потому он и распустил МОСКВУ, но объявил, что будет заниматься сольной карьерой Николая Носкова. Он написал песню на стихи Маяковского "Любовная лодка разбилась о быт..." Красивая песня прозвучала лишь однажды по телевидению и ... в "Советской культуре" вышла разгромная статья какого-то ровесника Маяковского на тему "не трожь святое". В конечном итоге и эта затея накрылась, и Тухманов сказал: "И тут с тобой проблемы! ". Так закончилась моя сольная карьера.

Начались мыканья, создание рок-групп. Надо было на что-то жить, и я запел по крутым ресторанам, куда ходили одни иностранцы и наши путаны. Репертуар был весь англоязычный и... романсы. Блатняка я не пел никогда. Тогда в ресторанах работал весь цвет нашей будущей рок-сцены: Барыкин, Кузьмин. Все мы работали в кабаках, потому что играть откровенный "совизм", который был на эстраде, мы не хотели. А то, что хотели — нам не давали. В ресторане был обалденный звук и свет, и публика ходила на нас. И каждый вечер был концерт и нормальные деньги. Ты не простаиваешь как певец — все время в практике, в работе.

Конечно, заедало, что ты достоин лучшей участи, чем работа в кабаке. Многие спивались: деньги есть, перспективы нет. А я тогда сочинял свою музыку, которая не исполнялась, а писалась на будущее. Кто какую задачу себе ставил, у того так и происходило. Некоторые считали, что карьера закончилась, и оставалась одна дорога — в буфет. Это касается всех творческих людей: если он дал себе установку, что все закончилось и нет перспективы, то все. Я строил планы, держал себя в форме. Ресторанная эпопея продолжалась до 87-го года и закончилась группой ПАРК ГОРЬКОГО.

Использованы материалы Людмилы Дружининой, «Музыкальный магазин» 1999 г.